(Не)расстраляныя паэты 20-ых «ажылі» дзякуючы тэхналогіі Deep Nostalgia. Паглядзіце, як выглядалі Міхась Зарэцкі, Юлі Таўбін, Алесь Дудар, Тодар Кляшторны, Маісей Кульбак, Зяма Півавараў, Анатоль Вольны, Уладзіслаў Галубок, Міхась Чарот, Юрка Лявонны, Ізі Харык, Валер Маракоў.

Беларусь

Юрка Лявонны

(1908 - 1937)

Белорусский поэт, критик, переводчик. Настоящее имя – Александр Дайлидович.

Алесь Дудар

1904–1937

Беларускі паэт, перакладчык.

Тодар Кляшторны

(1903 - 1937)

 Беларускі паэт, драматург, празаік, рэдактар, грамадскі дзеяч.

Міхась Чарот

(1896 - 1937)

Валерий Моряков

(1909 - 1937)

Литература

XX век

Націсніце на фотаздымак, каб ён ажыў.

«Ціха, лагодна патрусілася з неба. Потым завіхрылася маладым, жвавым карагодам. У дзівосных, адчайных скоках замітусілася, быццам хацела падражніцца, пашкуматаць трохі счарнеўшую старую зямлю.

І ўрэшце ўзляглася — цяжка, пухка, пластом ваты; захінула, сціснула ў мякка-ўпартых абнімках.

Бель... Першая бель — прывітанне доўгачаканай гасцюхі-зімы...

Весела, радасна спатыкаць першы снег!

Можа, таму, што смерць прыроды ярка адзначае, быццам падкрэслівае жыццё чалавека? Мо затым і настрой тады ахапляе чалавека такі, што — жыць, разгарнуцца, упіцца жыццём хочацца? Мо затым гэта смяротнае адзенне, гэты саван прыроды — бель — абуджае душу чалавека, цягне яго некуды ў зачарованы прасцяг, туды, далёка па гэтым бяскрайнім белым дыване, на спатканне чамусь невядомаму, светламу?

Можа, і затым? Але ладна...»

«..Ніколі ніхто ў Хойніках не бачыў такога натоўпу людзей. Сяляне, нягледзячы на мароз, ішлі з далёкіх вёсак з паперкамі ад сельсаветаў: „Беларускі тэатр. Бабіцкі сельсавет накіроўвае восем сялян, якіх прапусціць дармова, яны з’яўляюцца беднякамі“. Такіх паперак к вечару набіралася вельмі многа, і ў тэатр прыходзіла да 450 чалавек. Будынак клуба трашчаў.»

З мемуараў, Хойнікі, 1926 г.

Больш пра гэтых пісьменнікаў можна даведацца на старонцы праекта 

«Жывыя партрэты» паэтаў 20-х

Апошняя музыка, якую маглі чуць расстраляныя паэты ў 1937 годзе.

БССР

История

Музыка

1930-я

Восень 1937 года. XX-годдзе Кастрычніцкай Рэвалюцыі. Радыёкамітэт пры СНК БССР з 1 па 25 кастрычніка праводзіць Рэспубліканскі радыёфестываль народнай творчасці.

Пра маштабы мерапрыемства можна меркаваць па колькасці ўдзельнікаў, хаця лічбы ў прэсе разыходзяцца. Так, напрыканцы верасня, перад самым пачаткам імпрэзы, газета «Рабочы» паведамляла, што «всего в радиофестивале примут участие до 1000 человек». Газета «Звязда» у першыя дні фестывалю паведамляла пра ўдзел «усяго каля 900 чалавек», а напрыканцы — ужо пра «больш 3000 чал. з 40 гарадоў, раёнаў і вайсковых часцей рэспублікі». І нарэшце, пасля фэстываля ЛіМ пост-фактум таксма падцвярджае удзел «каля 3000 чалавек з 30 раёнаў рэспублікі» (гэта траціна раёнаў тагачаснай БССР). Калі гэтыя лічбы праўдзівыя, то за 25 дзён фестывалю перад журы і радыёслухачамі штодня выступалі ў сярэднім па 120 чалавек (у тым ліку ў складзе ансамбляў і харавых калектываў).

Канцэрты трансляваліся «па ўсёй БССР з Палаца піонераў і акцябрат» (цяпер гэта Нацыянальны цэнтр мастацкай творчасці дзяцей і моладзі, вул. Кірава, 16). Будынак радыёстанцыі імя СНК БССР стаяў праз квартал, на той жа вул. Універсітэцкай (цяпер Кірава), там, дзе цяпер галоўны уваход на стадыён «Дынама» з Камсамольскай вуліцы, быў зруйнаваны падчас вайны.

«Праз Менскую радыёстанцыю імя СНК БССР выступілі самыя разнастайныя калектывы і выканаўцы-адзіночкі мастацкай самадзейнасці. Тут калгасныя хоры, хоры фабрык і заводаў, клубаў, школ, струнныя і духавыя аркестры, ансамблі цымбалістаў, гарманістаў, жалеечнікі, дудары, сказіцелі, чытальнікі, спевакі, скрыпачы, мандаліністы, цэлыя музыкальныя сем’і, чыровонаармейскія ансамблі і т.д. Кожны калектыў, кожны асобны выканаўца сваім удзелам у радыёфестывалі рапартаваў аб сваім культурным росце за 20 год, росце, які стаў магчымым толькі ў нашай краіне перамогшага соцыялізма.» — пісала газета ЛіМ.

Як бачым, аўтар цытаванага вышэй артыкула ў ЛіМ (нехта Р. А.) хоць і адрознівае «жалеечнікаў» ад «дудароў», але называе інструмент т. Стэся не «дудой», а «дудкай», як і «травяную дудку» іншага выканаўцы Чаглея (тут відавочна ідзецца пра «чаротку» ці саламяны «пішчык»). Тэрміны «дуда» і «дудка» часта ўжываюцца ў літаратуры і фальклоры як сінонімы, прыгадайма хаця б класічнае «А без дудкі, без дуды ходзяць ножкі не туды...» Не выклікае сумневаў, што ў выпадку Стэся гаворка ідзе менавіта пра дуду (з мехам і гукам), што падцвярджае ўся пазнейшая інфармацыя пра гэтага музыку, а найперш фотаздымак, зроблены неўзабаве пасля радыёфестывалю.

Фота з газеты «Бальшавік Полаччыны», апублікаванае 10 лістапада 1937 г. неўзабаве пасля радыёфестывалю.

Хутчэй за ўсё, выступы трансляваліся толькі ў прамым эфіры, бо запіс на радыё тады ўжываўся рэдка. Дасяжныя на той момант механічныя тэхналогіі запісу (на васкавыя валікі ці нарэзка матрыцы для грампласцінак) былі затратныя і дазвалялі запісваць толькі невялікія фрагменты гуку — да 2-3 хвілін. Запіс на магнітную стужку пачне шырака ўжывацца толькі ў 1950-я гады. Аднак, вядома, што яшчэ ў 1936 годзе на беларускім радыё былі ўсталяваныя апараты гуказапісу тыпу «Шорынафон» — гэта створаная ў СССР у 1931 сістэма электрамеханічнага запісу іглой на стандартную 35-мм цэлюлозную кінастужку, касеты якой на 300 метраў хапала для запісу 8 гадзін гуку. Гэтая тэхніка дазволіла беларускаму радыё, напрыклад, трансляваць у рубрыцы «Радыётэатр» радыёспектаклі і музычныя перадачы. Такім чынам, мы не можам цалкам выключаць магчымасці аўдыёзапісу выступаў на радыёфестывалі (напрыклад, для далейшых паўтораў). Калі такія запісы і рабіліся, шанцы, што яны захаваліся, выглядаюць вельмі нізкімі.

Дакладныя даты выступаў Стэся на фестывалі нам прасачыць пакуль не ўдалося. Але вядома, што за ўдзел Стэсь быў прэміраваны: разам з жаночым ансамблем работніц Бабруйскага цагельнага завода, рабочым хорам завода імя Варашылава (Мінск), хорамі клуба дзяржгандлю (Віцебск) і чыгуначнага клуба імя Леніна (Гомель), ансамблямі цымбалістаў з Гомеля і Віцебска, хора баявой чырвонаармейскай частушкі, джаза фабрыкі «Кастрычнік» і шматлікімі іншымі калектывамі і асобнымі выканаўцамі, якіх журы фестывалю «высунула да прэміі», згадваецца і «Стэсь (Полацк)».

Гэта дазваляе дапусціць, шта разам з іншымі «лепшымі удзельнікамі фестывалю» Стэсь мог быць «выкліканы ў Менск для ўдзелу 30 кастрычніка ў канцэрце для Масквы» і граць для міліёнаў слухачоў на ўвесь СССР.

Дзеля паўнаты карціны тагачаснага «дударскага» жыцця Менску варта згадаць яшчэ адну падзею.

Сярод іх — паэт і перакладчык Алесь Дайлідовіч (псеўданім Алесь Дудар), асуджаны як «член антысавецкай аб’яднанай шпіёнска-тэрарыстычнай нацыянал-фашысцкай арганізацыі». А таксама празаік і паэт Майсей Кульбак, аўтар, між іншага, паэмы на ідыш «Дуда. Песня-жальба аб старой Беларусі». Першая частка паэмы з падзагалоўкам «Доля» пачынаецца са словаў «Гэй, зайграю я бедную долю маю на дудзе...» і завяршаецца словамі «А якая доўгая рыба засталася без рэчкі? — Я, дудар беларускі.»

Выступы ўдзельнікаў радыёфестывалю 1-25 кастрычніка 1937 года маглі стаць апошняй музыкай, якую, магчыма, чулі ў кабінетах НКУС падчас допытаў рэпрэсаваныя.

«Радыёфестываль выклікаў шмат водгукаў ад радыёслухачоў не толькі Беларусі, але з Масквы і Украіны», а таксама «паказаў, што да 20-гадавіны Вялікай Кастрычніцкай соцыялістычнай рэволюці ў БССР, як і ва ўсіх рэспубліках, ва ўсіх вёсках і гарадах нашай неабсяжнай радзімы народ складае і спявае новыя песні, у якіх славіць свае перамогі, сваё шчаслівае жыццё, любімага правадыра і друга Вялікага Сталіна».

Радыёфестываль народнай творчасці

Каждый белорус отлично владеет русским языком. Зачем нам тогда переводы Пушкина и почему их создавали в 1930-х?

СССР

Белорусский поэт, драматург, переводчик, классик белорусской литературы, один из основателей новой белорусской литературы и литературного языка. Настоящее имя – Иван Луцевич.

Янка Купала

1882–1942

Александр Пушкин

1799–1837

XIX век

Вопрос о том, нужно ли переводить Пушкина на какой-либо язык, сегодня перед литераторами не должен стоять, потому что Пушкин – это человек, который являет собой феномен, присутствующий в каждой литературе. Пушкин – это человек, который завершил, обобщил один литературный этап, одну литературную эпоху, и начал новую. Пушкин – это человек, который реформировал устаревший язык и стал родоначальником нового, на котором создавалась литература на протяжении двухсот лет и создается до сих пор, потому что по сегодняшний день, когда мы пишем и разговариваем по-русски, мы пишем и разговариваем на языке Пушкина.

Когда возникает вопрос, нужно ли переводить Пушкина для белорусов (каждый из нас владеет русским языком, и нет никаких проблем в том, чтобы прочитать «Евгения Онегина» на языке оригинала), то нужно понимать, что вопрос перевода Пушкина – это вопрос не для читателя, а для литературы. Когда литература позволяет себе иметь качественный перевод пушкинских произведений, это означает, что литература и язык уже дошли до определенной ступени развития. Это значит, что уже имеется достаточно развитая система лексических единиц, поэтических средств, уже есть выдающиеся мастера слова – люди, прошедшие весь тот путь, который прошел Пушкин, и имеющие право перерабатывать его наследие.

Белорусская литература взялась за Пушкина уже в начале ХХ столетия. Самая масштабная государственная акция по переводам планировалась на 1937 год, поскольку это была годовщина со смерти Пушкина. Готовиться начали с тридцать пятого года. Во всех братских республиках Советского Союза были созданы специальные комиссии, которые должны были заниматься переводами наследия Пушкина на национальные языки и подготовкой мероприятий. В этой акции было больше политики, чем культуры. Участие в таких мероприятиях становилось обязательным, личное желание не учитывалось. И имя Пушкина, к сожалению, стало флагом в этом процессе.

Для белорусских литераторов главным было то, что, благодаря госзаказу на переводы, они в тридцать пятом году получали возможность хотя бы чужим голосом, но все же сказать то, что им хотелось. Тридцать пятый год – очень тяжелый год для литераторов: уже прошли две масштабные чистки в тридцатом и тридцать пятом годах, литературный авангард в ссылке, самые яркие «националисты», белорусская интеллигенция, расстреляны в тридцать пятом. Писатели, объединенные в Союз писателей в тридцать четвертом году, – это уже целиком «государевы люди». Купала уже совершил попытку самоубийства, Дудар недавно вернулся из ссылки, все напуганы, писать то, что хочется, невозможно. И тут – наследие Пушкина, человека, который всю свою жизнь провел в противостоянии власти: то в борьбе, то в компромиссах. Пушкин оставил невероятный объем поэтической рефлексии на темы «человек и власть», «человек и царь», «человек и свобода», «свобода и судьба». И поэтому для наших поэтов это было своеобразным творческим облегчением – они могли про это писать, хотя бы переводя Пушкина. 

Янка Купала, возглавивший комиссию, распределяет произведения Пушкина для перевода среди тех поэтов, которым он доверяет. Для себя он выбирает «Медного всадника». Выбор не случайный. «Медный всадник» – самое знаменитое пушкинское произведение на тему человека и власти. Для Купалы это очень болезненная и важная тема. Одному из самых вдохновенных лириков, Тодору Кляшторному, Купала поручает «Каменного гостя» – маленькую трагедию, в которой человек эмоциональный, лиричный, эстетически одаренный бросает вызов системе, воплощенной в образе каменного гостя. Серьезный Глебка получает «Бориса Годунова» – размышление на тему власти. Эмоциональный Микола Хведорович получает заказ на перевод «Бахчисарайского фонтана» – романтичной, возвышенной истории любви к родине, любви к своему. Аркадий Кулешов – молодой, очень амбициозный человек, конечно, он бы взялся за что-то характерно пушкинское, действительно золотое. Но Купала дает ему «Цыганов» – поэму о том, как человек делает выбор между свободой и ответственностью за эту свободу. Кузьма Чорный, наш выдающийся прозаик, берется за «Повести Белкина» и «Дубровского». А «Евгения Онегина» – главное пушкинское произведение, жемчужину его наследия, сложнейшую в поэтическом отношении вещь – Купала поручает Алесю Дудару, человеку, образование которого позволяет переводить «Евгения Онегина» и который владеет именно той культурой стиха, которая требуется для перевода пушкинских строк.

Это тридцать пятый год. Поэты с разными подходами с разным напором берутся за переводы. В газете «Літаратура і мастацтва» есть статья за тридцать шестой год, где критик пишет, что белорусские поэты очень плохо переводят Пушкина: «Мы ждем от них переводов, к тридцать седьмому году переводы должны быть изданы, а сдали свои переводы в „Главлит“ только Дудар и Кляшторный». Остальные еще не взялись за дело. А Алесь Дудар действительно все восемь глав «Евгения Онегина» переводит до тридцать шестого года. В феврале тридцать шестого года проходит невероятное выступление: Дудар со сцены Дома писателей, на Советской 68, читает «Евгения Онегина». Привозят микрофоны, репродукторы, выносят их на улицу. И «Онегин» по-белорусски звучит на весь Минск. И ведь каждому человеку знакома онегинская строфа, пятистопный ямб, и все бегут к Дому писателей слушать «Онегина» на белорусском. Момент славы и для поэта, и для языка, и для наследия Пушкина.

Фрагмент из перевода письма Татьяны Онегину

Тридцать седьмой год стал фатальным не только для Пушкина. Он фатален для нашей литературы. В октябре мы потеряем 108 человек в результате куропатского, вероятно, расстрела. 108 человек исчезнут из белорусской культуры навсегда. Среди тех пушкинских книг, которые выйдут по-белорусски, не будет «Евгения Онегина», не будет «Каменного гостя». Перевод «Станционного смотрителя» выйдет без фамилии переводчика. В переводе «Бахчисарайского фонтана» будет замазана белой краской фамилия Хведоровича. Столетие смерти Пушкина белорусская литература будет встречать окровавленной, обессиленной, почти уничтоженной. И это тоже символично, тоже по-пушкински – невероятная человеческая и культурная трагедия. Но литература все-таки вернется. И вернется к нам, и будет действительно нашим, белорусским уже наследием пушкинское слово, переведенное нашими выдающимися творцами.

Зачем переводить Пушкина?

Исследовательница и писательница Анна Северинец рассказывает о легендарном учебном заведении, которое так и не удалось уничтожить до конца.

Минск

Белорусский поэт, прозаик, драматург, критик, публицист, переводчик, педагог, общественный деятель. Классик белорусской литературы, один из основоположников современной белорусской литературы и литературного языка. Настоящее имя – Константин Мицкевич.

Якуб Колас

1882–1956

1920-е

В Беларуси было три легендарных учебных заведения. Это Виленский университет, воспитавший филоматов и филаретов: Адама Мицкевича, Яна Чечота, Томаша Зана, а также восстание 1831 года. Это Горы-Горецкая сельскохозяйственная академия, взрастившая Константина Вереницына с «Тарасом на Парнасе» и почти весь студенческий фольклор начала века. Третье заведение – минский Белпедтехникум.

Это был наш Царскосельский лицей – уникальное место, в котором с небывалым рвением и невероятным качеством готовились национальные кадры. Здесь преподавали Якуб Колас, братья Лёсики, Николай Байков, Ефим Кипель, Владимир Теравский, туда приходил Владислав Голубок. 

Здесь учились Павлюк Трус, Пётр Глебка, Максим Лужанин, Зинаида Бондарина, Наталья Вишневская, Алесь Якимович, Микола Хведарович, Ничипор Чернушевич, Валерий Моряков, Лукаш Калюга – молодой цвет новой белорусской литратуры. 

Сначала звание выпускника Белпедтехникума было почетным, ведь это была своеобразная национальная гвардия. Но в 1930-е годы, после разгрома «Узвышша» и процесса Союза освобождения Беларуси называться выпускником Белпедтехникума стало опасно. Сведения о нем первым начал собирать Леонид Моряков, и собирал он их по расстрельным делам 1937 года, потому что большинство фигурантов дел о «национал-фашистских организациях» были связаны с Белпедтехникумом.  

Сегодня можно взять в библиотеке «Молодняк» за 1925 г.  и найти там поэму Алеся Якимовича, которая так и называется – «Белпедтехникум». Все исчезло, но стихи и память – это то, что остается навсегда. Поэтому Белпедтехникум – одна из самых красивых наших белорусских легенд – будет жить.

Белпедтехникум – alma mater поэтов 1920‑ых

Имя Алеся Дудара относительно недавно вернулось к широкой публике – в основном благодаря усилиям исследовательницы Анны Северинец. В этой лекции она открывает малоизвестные до сих пор стороны личности и творчества неистового молодняковца – поэта, критика и переводчика.

Белорусский поэт, прозаик, переводчик, языковед и литературный критик.

Владимир Дубовка

1900–1976

Алесь Александрович Дайлидович вошёл в белорусскую литературу под псевдонимом Алесь Дудар, а в историю критики – под псевдонимом Тодар Глыбоцкий. Если мы обратимся к фактам, которые принято вносить в энциклопедии, то можно упомянуть, что Алесь Дудар – один из шести организаторов легендарного «Молодняка», один из создателей молодой белорусской литературы, первый белорусский критик, издавший книгу своих статей, первый белорусский переводчик «Фауста» Гёте, «Отелло» Шекспира, «Евгения Онегина» Пушкина.

Но откуда взялся у него поэтический талант, невероятная культура стиха? Он получил всего год образования в минской гимназии, ещё один – в тамбовской гимназии, потом – война, эвакуация, польская оккупация. После он учился у Якуба Коласа вместе с Александровичем и Глебкой, ходил к Коласу на курсы белорусоведения – и был первым среди его учеников. Талант Алеся Дудара высоко ценил Янка Купала.

Алесь Дудар пришёл в поэзию в 17 лет. Полтора года он был актёром передвижного театра Владислава Голубка. Это был коллектив людей, которые пешком обошли всю Беларусь с яркими народными спектаклями. Алесь Дудар приходит в литературу именно благодаря этому передвижному театру. Практически сразу его приглашают руководить отделом поэзии в «Советскую Белоруссию», он становится одним из родоначальников «Молодняка», основывает его витебский филиал, минский филиал, полоцкий филиал. Его приглашали на должность редактора в «Молодняк», его приглашали ответственным секретарём в этот журнал. Ни на одной должности он не задерживается. Адам Бабареко писал, что это был «такой тип беззаботника».

Критики, следившие за Алесем Дударом, отмечали, что это поэт в первую очередь небывалой искренности. Когда Дудар написал стихотворение «Пасеклі край наш папалам…» – контрреволюционное, яркое произведение, – он всем его показывал. Алеся Дудара даже посчитали провокатором.

Как очень эмоциональный человек он, разумеется, оказывался участником буквально каждого литературного антипартийного скандала. «Ліст трох» подписывают Михась Зарецкий, Алесь Александрович и Алесь Дудар. Причем Зарецкого и Александровича очень быстро «сломали», и спустя несколько дней они опубликовали опровержение в той же «Советской Белоруссии». Дудара ломали на день дольше. Театральная дискуссия – значит, там Дудар. Нацдемовские выступления в прессе – значит, там Дудар. Не потому, что он был «врагом», просто это был человек, не умеющий быть осторожным.

Вместе с этим Дудар был очень мягким. Им было очень легко манипулировать, поэтому в качестве критика Тодара Глыбоцкого он сегодня имеет сомнительную славу. Он участвовал в кампании против нацдемовщины, хотя сам был первый нацдем из всех возможных, он участвовал в кампаниях против Владимира Дубовки, против Адама Бабареко, потому что в то время он находился под влиянием Тишки Гартного. Это был именно такой тип человека – «вечного подростка», доверяющего тем, кого считает достойным уважения. Вероятно, из таких потом вырастают серьёзные молодые люди, которые уже понимают своё место в этом мире, понимают, что нужно делать. А Дудар был расстрелян в 32. Он просто не успел стать взрослым.

Откуда взялась у Дудара его невероятная лингвистическая одарённость? Он переводил с французского, немецкого, английского, польского, русского языков. Долгое время считалось, что переводил он с русских подстрочников или вообще с русских переводов. Например, берет перевод «Фауста» Пастернака и его переводит на белорусский язык. Но на сегодняшний день уже есть данные экспертов о том, что Дудар переводил с оригиналов. Он ушёл с первого же курса БГУ в результате скандала, не имел университетского образования. Его невероятная библиотека, на которую уходила треть гонорара, насчитывала более тысячи томов. И то, что он оставил: его перевод «Евгения Онегина», его стихотворения, его проза – это как раз и есть его ценность.

Другого такого поэта в белорусской литературе мы не знаем. Восемьдесят лет у нас не было возможности к этому приобщиться. И сейчас, когда эта возможность есть, ей нужно пользоваться.