В поисках истоков белорусской литературы оглядываемся на тысячу лет назад

Средневековье

Во второй части цикла о старобелорусской литературе узнаем о коммерческой жилке Франциска Скорины и об угрозе исламизации как настоящем смысле «Песни про зубра»

Ренессанс

Если Ренессанс показывает человека идеальным, то Барокко показывает человека таким, какой он есть.

Эпоха, в которой находится корень белорусской разобщенности, споры между католиками, православными и униатами и монах, который привозит в Москву опасные знания и нормальную поэзию.

Барокко

Женские голоса и живой народный язык. Что еще появляется в нашей литературе на закате Речи Посполитой, разбираемся в заключительной части цикла.

Просвещение

Белорусская литература от Средних веков до эпохи Просвещения

Давняя белорусская литература

Речь Посполитая

Первая в истории Речи Посполитой женщина-врач, автор мемуаров «Авантюры моей жизни».

Саломея Пильштынова (Русецкая)

(1718 — после 1760)

Первая в Великом княжестве Литовском женщина-драматург, основательница придворного театра в Несвиже.

Франциска Урсула Радзивилл

(1705–1753)

История

Литература

Эпоха просвещения

Обычно исследователи датируют Просвещение серединой XVIII века, но уже в 1740-х годах наблюдаются просвещенческие тенденции. Мне нравится мысль голландского литературоведа Ганса Яна Йоханнеса, специализирующегося на XVIII столетии: «совсем необязательно нужен развитый фондовый рынок, чтобы появлялись литературные шедевры». Это абсолютная правда: наоборот, источником вдохновения могла стать кризисная ситуация, какую мы и наблюдаем в XVIII веке. Государство разваливается, и последний король Речи Посполитой, Станислав Август Понятовский, к сожалению, был тем, кто довел этот процесс до логического завершения: все закончилось тремя разделами Речи Посполитой. Но не стало ли это для многих источником вдохновения? Рассуждали так: «в обществе нет никакой гармонии, кризис политический, кризис экономический. Давайте попробуем создать гармоничный мир хотя бы в рамках искусства, в рамках изящной словесности, попробуем научить конкретного человека каким-нибудь хорошим вещам, потому что государство совершенно не в силах показать человеку позитивные стратегии». Возможно, именно на этой почве возникает Просвещение. 

Именно в эпоху Просвещения в белорусской литературе смело и эмансипированно заявляет о себе женщина. Самая известная женщина в нашем XVIII веке — княгиня Франциска Урсула Радзивилл, основавшая в Несвиже в середине XVIII века собственный придворный театр. А была еще женщина-авантюристка, оставившая свои мемуары: Регина Саломея Пильштынова из рода Русецких. Это женщина, поехавшая за своим мужем в Турцию, занялась врачебной практикой, не имея специального образования, потом перепродавала австрийских военнопленных — всего у нее их было пятеро, за четверых она получила выкуп, а за пятого никак не могла получить, и, чтобы добро, как говорится, не пропадало, вышла за него замуж. Вот такие фантастические истории представляет нам именно XVIII век — и это действительно была абсолютно уникальная эпоха, не похожая на древнюю письменность. 

Мы сразу чувствуем, что это уже начало новой литературы. И именно в эту эпоху появляется довольно много памятников на том языке, который уже с натяжкой можно назвать белорусским. Это не старобелорусский язык летописей XVI века, но рождение «беларушчыны». Тем не менее мы должны ясно осознавать, что в XVIII веке нельзя говорить о наличии чистого языка — ни польского, ни белорусского. Латинский язык — это другое дело, он оставался в своих классических формах, выработанных ещё во времена Древнего Рима. И, кстати, латинская поэзия на наших землях развивалась все так же плодотворно, в отличие от остальной Европы. Ни во Франции, ни в Германии того времени мы практически не найдем латиноязычной письменности. У нас эту традицию поддерживали иезуиты, поэтому и Михаил Корыцкий со своей поэмой «Птичий сейм», и Францишек Князьнин, писавший и на латинском, и на польском языках, — это поэты реально читабельные, и именно в XVIII веке появляется читатель в нашем сегодняшнем понимании. 

Появляется литература на белорусском языке, на том языке, на котором белорусы реально разговаривали в XVIII веке: смешанный, белорусско-польский, но уже живой, насыщенный проблематикой, актуальной для светского человека. Появляется анонимная поэзия. Ее еще называют песенно-интимной лирикой. Вообще, в XVIII веке искусство было синкретичным. Это значит, что литература была неотрывно связана с музыкой, с изобразительным искусством. Песенно-интимная лирика — это как раз феномен, показывающий, насколько тесно в XVIII веке сосуществовали музыкальное искусство и поэтическое. Один из наиболее интересных анонимных сборников — это сборник «Куранты», найденный британским славистом Арнольдом Мак-Миллином, и там поэтические тексты сопровождаются нотными партитурами. Это уже не что-то седое, древнее, сухое и неинтересное, это живая поэзия.

Литература максимально сближается с жизнью человека, причем с его интимной жизнью. Эта тема ярко представлена и в творчестве Франциски Урсулы Радзивилл, и даже суровые иезуиты уже вспоминают о том, что существует мир чувств. Во всяком случае, у Францишека Князьнина мы находим большое количество элегий, в которых звучат ностальгия, и дружеские чувства.

Именно эпоха Просвещения подводит нас к пониманию такого важного, этапного произведения как «Энеида навыворот». Откуда она взялась в XIX веке? На мой взгляд, это произведение нужно расценивать как феномен так называемого «долгого XVIII века». В других литературах произведения такого типа, а именно литературные травестии, появились не позже XVIII века. Украинская «Энеида» Котляревского появилась в конце XVIII века. То, что у нас такое произведение появилось немного позже, — ничего страшного, но оно относится еще к той эпохе, эпохе Просвещения, когда многое в старой письменности уже переосмысляется. А что такое критическое переосмысление в литературе? Что происходит, когда мы, например, переосмысляем свой гардероб? То же самое происходит и в литературе: она переодевается. Ей нужно отказаться от многих старых вещей. Очень многое из того, что исследователи называют пародийно-сатирическим в литературе XVIII века, на самом деле может таковым не являться. Не обязательно во всех опытах такого типа видеть пародию и сатиру, это может быть просто юмор, попытка свежим взглядом посмотреть на что-то традиционное, уже ставшее старомодным, замедляющим литературное развитие. И в этом смысле эпоха Просвещения заложила фундамент для последующего развития литературы, для появления таких крупных фигур в нашей письменности, как Ян Чечот и Адам Мицкевич.

«‎Каб ніводная чараўніца праз трыццаць гадоў
не зрабілася ведзьмай.»‎ 
 
Калядныя паштоўкі з Польшчы — чытаем розных паэтаў ад 18 стагоддзя да нашых часоў у бліскучых перакладах Андрэя Хадановіча.

Кшыштаф Каміль Бачыньскі 

Канстанты Ільдэфанс Галчыньскі 

Калядныя вершы: пераклады з польскай Андрэя Хадановіча

Теперь бы о ней сказали: разбиралась в медицине лучше мужчин и вела трэвел-блог ещё до того, как это стало мейнстримом.


Беларусь

XVIII век

О Саломее Пильштыновой (она же Русецкая, Гальпирова, Маковская) мы через почти триста лет после ее смерти знаем только то, что она сама разрешила нам знать. Никто так и не может догадаться, откуда и когда она появилась и куда исчезла.

Родилась около 1718 года (точная дата неизвестна) в Новогрудке, получила довольно скромное образование и с детства интересовалась не самым женским занятием — стрельбой. Молодой девушкой вышла замуж за врача Якуба Гальпира, вместе с которым в скором времени переехала в Стамбул. Саломея, авантюристка по природе, начала помогать мужу в работе и сама быстро научилась лечить сначала болезни глаз, а в дальнейшем и внутренних органов, что принесло ей большую популярность и не однажды спасало жизнь.

Возникает вопрос: как в абсолютно патриархальной мусульманской стране в XVIII веке иностранка получила официальное разрешение заниматься лечебной практикой наравне с мужчинами? Ответ прост: по мусульманским обычаям мужчина, даже врач, не мог посещать гаремы, а правоверные мусульманки не имели право лечить мужчин. Саломея же как представительница другой религии могла свободно работать с любимыми пациентами.

Несмотря на относительную веротерпимость внутри страны, иностранцам работать в больших городах иногда было опасно. Однажды к Саломее пришли два янычара,

переодетые в женскую одежду и завернутые в чадру, и попросили пойти с ними к больной матери в соседний район города и даже собирались оплатить дорогу. Саломея отказалась, так как на улице ее уже ждала повозка, чтобы везти доктора к следующему пациенту. В этот момент подошла женщина, жена врача-еврея Эбеулу, семья которого жила неподалеку, и начала рассказывать о своем опыте в лечении болезней, какого Саломее якобы не хватало, и вызвалась помочь янычарам. Согласно турецкой традиции, надев свои самые дорогие украшения, женщина поехала вместе с солдатами. Вскоре ее нашли убитой и без драгоценностей.

Саломее часто приходилось становиться своеобразной мисс Марпл и самостоятельно искать выход из запутанных жизненных ситуаций, опираясь исключительно на собственный ум, внимательность к деталям и непреодолимое желание донести до людей правду (так, как она ее понимала).  Однажды, когда ее муж лечил одного очень знатного и богатого человека, тот умер. Семья умершего собиралась идти к султану с требованием наказать врача смертью. Саломея с помощью денежной компенсации уговорила родственников не спешить с решением. Выиграв время, она выяснила, что при приготовлении лекарств присутствовал конкурент Гальпира — доктор Фонсека. Не желая попасть в руки турецкого суда, одного из самых жестоких и принципиальных в мире, доктор согласился выплачивать компенсацию вместо Гальпира и уехал из страны.

Авантюры, опасные и иногда невероятные, сопровождали Саломею и за границами Османской империи. Кроме родной Речи Посполитой, она посещала европейские страны и Россию. После преждевременной смерти Якуба Гальпира Саломея некоторое время работала при дворе Михала Казимира Рыбоньки и Франтишки Уршули Радзивилл. В дальнейшем она переехала в Российскую империю, где дружила с Анной Ивановной — императрицей из династии Романовых.

В то время был популярен довольно специфический способ заработка — перепродажа военнопленных. Однажды Саломея встретила пятерых австрийцев, плененных турками, выкупила их и послала каждой из пяти семей письмо, в котором заверила, что пленники находятся в хороших условиях и смогут вернуться на родину, когда их родные пришлют определенную сумму денег. У судьбы хорошее чувство юмора: четыре семьи заплатили выкуп, а вот пятый пленный — Юзеф Фортунат де Пильштын (Пихельштейн) — был, должно быть, не очень нужен родственникам, да так и остался с Саломеей, в скором времени став ее вторым мужем. В дальнейшем наша авантюристка будучи беременной отправится через Альпы в Вену, чтобы найти родителей мужа, и, как можно догадаться, обязательно их найдет.

Свою полную приключений и чудес жизнь Саломея Русецкая описала в мемуарно-приключенческом романе с длинным и красивым названием в лучших традициях эпохи Барокко: «Пададзенае свету рэха заняткаў, падарожжа і жыцця майго авантураў на чэсць і хвалу Пану Богу, у Святой Тройцы Адзінаму, і самой святой Маці Хрыста, пана майго, і ўсім святым». Рукопись произведения, которая теперь находится в Кракове, сопровождается предисловием «К любезному читателю», в котором авторка сообщает интересные подробности о написании произведения: 

Сохранилось также посвящение Людвике Потоцкой, жене великого гетмана Короны Юзефа Потоцкого, подписанное авторкой — Региной Саломеей Маковской. Из текста посвящения следует, что наисветлейшая Госпожа и Благодетельница (так к ней обращается Саломея) планировала выступить меценаткой и помочь с публикацией произведения. Однако по неизвестным причинам рукопись, к сожалению, оставалась ненапечатанной на протяжении двухсот лет.

Мемуары обрываются едва ли не на полуслове, и нам остается только догадываться, почему так произошло. Может, Саломея решила больше не писать о своей жизни? Или, как мечтала, поехала странствовать в Палестину, а дневник так и остался лежать на столе? Или, дописав последние слова, она отправилась в путешествие, которое не имеет ни начала, ни конца?

А может, вся эта история — только фантазия, что зародилась в голове странствующего полковника артиллерии Иоанна де Витте, среди записей которого и было найдено произведение?

В любом случае, прочитать его можно 