Теперь бы о ней сказали: разбиралась в медицине лучше мужчин и вела трэвел-блог ещё до того, как это стало мейнстримом.


Беларусь

Речь Посполитая

Первая в истории Речи Посполитой женщина-врач, автор мемуаров «Авантюры моей жизни».

Саломея Пильштынова (Русецкая)

(1718 — после 1760)

История

Литература

XVIII век

Эпоха просвещения

Барокко

О Саломее Пильштыновой (она же Русецкая, Гальпирова, Маковская) мы через почти триста лет после ее смерти знаем только то, что она сама разрешила нам знать. Никто так и не может догадаться, откуда и когда она появилась и куда исчезла.

Родилась около 1718 года (точная дата неизвестна) в Новогрудке, получила довольно скромное образование и с детства интересовалась не самым женским занятием — стрельбой. Молодой девушкой вышла замуж за врача Якуба Гальпира, вместе с которым в скором времени переехала в Стамбул. Саломея, авантюристка по природе, начала помогать мужу в работе и сама быстро научилась лечить сначала болезни глаз, а в дальнейшем и внутренних органов, что принесло ей большую популярность и не однажды спасало жизнь.

Возникает вопрос: как в абсолютно патриархальной мусульманской стране в XVIII веке иностранка получила официальное разрешение заниматься лечебной практикой наравне с мужчинами? Ответ прост: по мусульманским обычаям мужчина, даже врач, не мог посещать гаремы, а правоверные мусульманки не имели право лечить мужчин. Саломея же как представительница другой религии могла свободно работать с любимыми пациентами.

Несмотря на относительную веротерпимость внутри страны, иностранцам работать в больших городах иногда было опасно. Однажды к Саломее пришли два янычара,

переодетые в женскую одежду и завернутые в чадру, и попросили пойти с ними к больной матери в соседний район города и даже собирались оплатить дорогу. Саломея отказалась, так как на улице ее уже ждала повозка, чтобы везти доктора к следующему пациенту. В этот момент подошла женщина, жена врача-еврея Эбеулу, семья которого жила неподалеку, и начала рассказывать о своем опыте в лечении болезней, какого Саломее якобы не хватало, и вызвалась помочь янычарам. Согласно турецкой традиции, надев свои самые дорогие украшения, женщина поехала вместе с солдатами. Вскоре ее нашли убитой и без драгоценностей.

Саломее часто приходилось становиться своеобразной мисс Марпл и самостоятельно искать выход из запутанных жизненных ситуаций, опираясь исключительно на собственный ум, внимательность к деталям и непреодолимое желание донести до людей правду (так, как она ее понимала).  Однажды, когда ее муж лечил одного очень знатного и богатого человека, тот умер. Семья умершего собиралась идти к султану с требованием наказать врача смертью. Саломея с помощью денежной компенсации уговорила родственников не спешить с решением. Выиграв время, она выяснила, что при приготовлении лекарств присутствовал конкурент Гальпира — доктор Фонсека. Не желая попасть в руки турецкого суда, одного из самых жестоких и принципиальных в мире, доктор согласился выплачивать компенсацию вместо Гальпира и уехал из страны.

Авантюры, опасные и иногда невероятные, сопровождали Саломею и за границами Османской империи. Кроме родной Речи Посполитой, она посещала европейские страны и Россию. После преждевременной смерти Якуба Гальпира Саломея некоторое время работала при дворе Михала Казимира Рыбоньки и Франтишки Уршули Радзивилл. В дальнейшем она переехала в Российскую империю, где дружила с Анной Ивановной — императрицей из династии Романовых.

В то время был популярен довольно специфический способ заработка — перепродажа военнопленных. Однажды Саломея встретила пятерых австрийцев, плененных турками, выкупила их и послала каждой из пяти семей письмо, в котором заверила, что пленники находятся в хороших условиях и смогут вернуться на родину, когда их родные пришлют определенную сумму денег. У судьбы хорошее чувство юмора: четыре семьи заплатили выкуп, а вот пятый пленный — Юзеф Фортунат де Пильштын (Пихельштейн) — был, должно быть, не очень нужен родственникам, да так и остался с Саломеей, в скором времени став ее вторым мужем. В дальнейшем наша авантюристка будучи беременной отправится через Альпы в Вену, чтобы найти родителей мужа, и, как можно догадаться, обязательно их найдет.

Свою полную приключений и чудес жизнь Саломея Русецкая описала в мемуарно-приключенческом романе с длинным и красивым названием в лучших традициях эпохи Барокко: «Пададзенае свету рэха заняткаў, падарожжа і жыцця майго авантураў на чэсць і хвалу Пану Богу, у Святой Тройцы Адзінаму, і самой святой Маці Хрыста, пана майго, і ўсім святым». Рукопись произведения, которая теперь находится в Кракове, сопровождается предисловием «К любезному читателю», в котором авторка сообщает интересные подробности о написании произведения: 

Сохранилось также посвящение Людвике Потоцкой, жене великого гетмана Короны Юзефа Потоцкого, подписанное авторкой — Региной Саломеей Маковской. Из текста посвящения следует, что наисветлейшая Госпожа и Благодетельница (так к ней обращается Саломея) планировала выступить меценаткой и помочь с публикацией произведения. Однако по неизвестным причинам рукопись, к сожалению, оставалась ненапечатанной на протяжении двухсот лет.

Мемуары обрываются едва ли не на полуслове, и нам остается только догадываться, почему так произошло. Может, Саломея решила больше не писать о своей жизни? Или, как мечтала, поехала странствовать в Палестину, а дневник так и остался лежать на столе? Или, дописав последние слова, она отправилась в путешествие, которое не имеет ни начала, ни конца?

А может, вся эта история — только фантазия, что зародилась в голове странствующего полковника артиллерии Иоанна де Витте, среди записей которого и было найдено произведение?

В любом случае, прочитать его можно 

Путешествия, медицина и литература: загадочная история Саломеи Пильштыновой

В поисках истоков белорусской литературы оглядываемся на тысячу лет назад

Средневековье

Во второй части цикла о старобелорусской литературе узнаем о коммерческой жилке Франциска Скорины и об угрозе исламизации как настоящем смысле «Песни про зубра»

Ренессанс

Если Ренессанс показывает человека идеальным, то Барокко показывает человека таким, какой он есть.

Эпоха, в которой находится корень белорусской разобщенности, споры между католиками, православными и униатами и монах, который привозит в Москву опасные знания и нормальную поэзию.

Женские голоса и живой народный язык. Что еще появляется в нашей литературе на закате Речи Посполитой, разбираемся в заключительной части цикла.

Просвещение

Белорусская литература от Средних веков до эпохи Просвещения

Давняя белорусская литература

Религиозный деятель и поэт

Симеон Полоцкий

1629-1680

Белорусский поэт, драматург, переводчик, классик белорусской литературы, один из основателей новой белорусской литературы и литературного языка. Настоящее имя – Иван Луцевич.

Янка Купала

1882–1942

Барокко в Беларуси сближается с европейским барокко по времени, поскольку европейское барокко — это преимущественно вторая половина XVI века, и у нас уже в 80-х годах XVI века барокко сопутствует Ренессансу, переплетаются ренессансные и барочные тенденции. Прежде всего это наблюдается в латиноязычной поэзии. В это время появляется больше всего латиноязычных произведений, например, «Радзивиллиада», героический эпос Великого княжества Литовского. Следует отметить, что именно в эпоху барокко особенно отчётливо заметно противостояние двух основных традиций, связанных с нашими двумя основными конфессиями, православием и католицизмом.

Католическая культурная парадигма развивается по западноевропейской модели, и здесь большое значение имело то, что в 1570 г. была открыта Виленская иезуитская коллегия. В 1579 г. она была реорганизована в академию, а в 1580 г. король Стефан Баторий, подписав привилегию, утверждает существование этой академии юридически. Мы получаем первое высшее учебное заведение, и не нужно думать, что в ней учились только католики. Дети из православных семей также имели возможность получить высшее образование именно у иезуитов. Это было образование европейского образца, и это определило многие тенденции в развитии изящной словесности: у нас развивается утончённая поэзия — опять же, европейского образца. Но нужно помнить, что оставалось и вторая культурная парадигма, связанная с православием, и здесь нужно осознавать специфику этой парадигмы. Об этом очень хорошо писал ещё в XIX веке российский литературовед Пекарский. Он упоминал один из памятников конца XVII века, когда в Москву приехал наш Симеон Полоцкий. В этом памятнике было высказано такое предостережение: мол, приезжают к нам в Москву многие, учившиеся в Риме и Польше, и привозят с собой какие-то опасные знания, а «довольно бо есть православная вера ко спасению, и не подобает верным прельщатися чрез философию и суетную прелесть».

И, конечно, именно в этом русле мы должны рассматривать процессы, связанные с Брестской церковной унией 1596 г. Именно в эту эпоху закладывается основа той дилеммы, которую прекрасно показал Янка Купала в своих «Тутэйшых»: кто мы, русские или поляки? Часть белорусов считает себя русскими, часть — поляками. «Русские» — это православные, «поляки» — это католики. Два этих литературных и культурных течения существуют параллельно, они никак не сотрудничают и не пересекаются.

Что же такое барокко? Если Ренессанс показывал человека таким, каким он должен быть, показывал идеал, к которому надо стремиться, то барокко показывало человека таким, какой он есть — противоречивым. Барокко очень эмоционально, а когда мы в таком эмоциональном состоянии, о чем мы в первую очередь думаем? О том, что мы, к сожалению, умрём. Отсюда memento mori, «помни о смерти», этим мотивом проникнуты многие произведения эпохи барокко. Отсюда discordia concors, «сочетание несочетаемого», потому что человек такой и есть: в нем сочетаются любовь и ненависть, гнев и сострадание.

Барокко плавно переходит с XVII века в XVIII, у нас это довольно продолжительная эпоха, и в первой половине XVIII века это уже позднее барокко. Но, конечно, ещё в конце XVII века нужно отдельно выделить фигуру Симеона Полоцкого. Это был просто гениальный для своего времени человек, потому что он прижился в Московской Руси, будучи из ордена базилиан, будучи носителем той самой латинской книжности, к которой очень настороженно относились в Московской Руси. Тем не менее он не был казнён. Наоборот, он добился успеха, и благодаря Симеону Полоцкому в Московской Руси рождается настоящая, нормальная поэзия, поскольку то, что было до этого, читать невозможно — это не стихи.

Барокко в литературе чрезвычайно разнообразно. В первую очередь в нашей литературе оно многоязычно и многожанрово. В XVIII веке, во времена позднего барокко, мы наблюдаем бурное развитие всех жанров, прежде всего поэзии на разных языках. В XVIII веке существует в рукописной форме и белорусскоязычная поэзия, но рядом с этим продолжается старая традиция, связанная с польском и латиноязычной письменностью. Конечно, в связи с религиозными проблемами широко представлена ​​полемическая литература — очень специфическая, её трудно читать современному человеку, но она много даёт историкам для понимания нашей ментальности, нашей идентичности. Именно в этой эпохе нужно искать корень нашей культурной, конфессиональной, этнической разобщённости. Представителями литературы эпохи барокко были очень разные писатели. Конечно, если это была полемическая литература — полемика между православными и униатами, между православными и католиками, — то участвовали в ней религиозные писатели, суровые священники в соответствующем облачении, и о женщинах там не могло быть и речи. А уже в XVIII веке в литературе появляются светские люди. В нашей литературе наконец появляется женщина, Франциска Урсула Радзивилл, но о ней лучше говорить уже в контексте следующей эпохи.

В литературе эпохи барокко проблематизируются многие очень важные вещи: с одной стороны, появляется понятие отщепенца, и это имеет отношение также к религиозной полемике. С другой стороны, в эпоху барокко наблюдается большой интерес к истории, и именно в это время, на рубеже Ренессанса и барокко, возникает «Хроника» Матея Стрыйковского, очень важный исторический трактат на польском языке. А уже в середине XVII века на латинском языке появляется «История Литвы» Альберта Виюк-Кояловича, ректора Виленской иезуитской академии — первая попытка историографии с позиции ВКЛ.